ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ГОСТИНАЯ "ДАРА"

 

 

Мы знаем законы, по которым строится окружающий нас мир. Ник­то не будет, например, оспаривать действие закона всемирного тяготе­ния. Но законы, действующие внутри человеческих взаимоотношений, знают немногие. Каждый из нас, хочет он того или нет, вплетен в человеческие систе­мы — семью, в которой он живет, родительскую семью, расширенную семью или род, различные организации и т.д. Мы вступаем во множе­ство взаимоотношений, и со временем, если мы нарушаем их законы, наши отношения становятся системными переплетениями. Можно ли освободиться от системных переплетений? Да, можно. Методы семейных расстановок помогают это сделать.

 

I. УСЛОВИЯ, НЕОБХОДИМЫЕ ДЛЯ ХОРОШИХ ОТНОШЕНИЙ

 

Отношения необходимы для нашего выживания. Поэтому в отношениях царят порядки и силы, которые под­держивают и требуют, подгоняют и направляют, осчастливливают и ограничивают. И, хотим мы того или нет, но благодаря нашим инстин­ктам и потребностям, стремлениям и страхам, страданиям и печалям мы полностью находимся в их власти. Наши связи расширяются по нарастающим окружностям. На свет мы появляемся в небольшой группе — нашей родной семье — и это определяет наши отношения. Затем приходят другие системы и в кон­це концов наступает черед системы универсальной. В каждой из этих систем порядки действуют по-своему. К числу заданных нам усло­вий, необходимых для хороших отношений между родителями и деть­ми, относятся следующие привязанность=принадлежность, баланс между «давать» и «брать», и порядок=иерархия. Это так называемые порядки. Нарушение любого из них влечет за собой тяжелые последствия.

 

 

Как дерево не выбирает, где ему расти, и на широком поле разви­вается иначе, чем в лесу, а в защищенной долине не так, как на неза­щищенной вершине, так и ребенок, не задавая вопросов, входит в свою первую группу Он предан ей с такой силой и последовательно­стью, которые сравнить можно разве лишь с чеканкой. Эта привя­занность переживается ребенком как любовь и как счастье вне зави­симости от того, даст ли ему эта группа возможность процветать или он обречен в ней зачахнуть, как не важно и то, кто его родители. Ре­бенок знает, что тут его место, и это знание и эта привязанность и есть любовь. Я называю ее изначальной или первичной любовью. Эта связь уходит так глубоко, что ради нее ребенок готов пожертвовать даже своей жизнью и своим счастьем. Привязанность=принадлежность — это первое базовое условие, чтобы отношения сложились. ПРАВО НА ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ ЕСТЬ У КАЖДОГО ЧЛЕНА СИСТЕМЫ ПО ПРАВУ РОЖДЕНИЯ. НИКТО НЕ МОЖЕТ ЭТО ПРАВО ОТМЕНИТЬ. Отказ кому-либо в праве на принадлежность (исключение члена системы) влечет за собой самые тяжелые последствия и нарушения.

 

 

Во всех живых системах постоянно происходит уравновешива­ние противоположных тенденций. Это закон природы. И поддержа­ние баланса между «давать» и «брать» является лишь одним видом проявления этого закона для систем социальных. Баланс между «да­вать» и «брать» — это второе базовое условие для того, чтобы отноше­ния сложились. Потребность в сбалансированности «давать» и «брать» делает воз­можным взаимоотношения между людьми. Взаимоотношения под­держиваются тем, что люди постоянно «дают» и «берут», а общая для всех членов социальной системы потребность в справедливости их регулирует. Как только равновесие достигнуто, отношения могут закончиться. Это происходит, например, когда человек возвращает именно то и ровно столько же, сколько получил. А путем возобнов­ления процесса «давать» и «брать» отношения могут быть восстанов­лены и продолжены. Происходит это следующим образом: например, мужчина дает что-то женщине, а женщина, приняв это, попадает под давление. Итак, если мы от кого-то что-то получили, то, как бы хорошо это ни было, мы теряем какую-то долю независимости. Тотчас дает о себе знать потребность в компенсации, и, чтобы избавиться от этого дав­ления, женщина отдает что-то мужчине. Из предосторожности она дает ему чуть больше, и снова возникает неравновесие — так все и продолжается. Ни тот, кто дает, ни тот, кто берет, оба не находят по­коя до тех пор, пока не наступит равновесие — когда и берущий что-то даст, и дающий что-то возьмет.

 

а) Счастье зависит от размеров оборота «давать» и «брать»

 

Счастье в отношениях зависит от оборота «давать» и «брать». Не­большой оборот приносит небольшую прибыль. Чем больше оборот, тем глубже счастье. Есть в этом, правда, один большой недостаток — это еще больше привязывает. Кто хочет свободы, должен лишь со­всем понемногу давать и брать. Это как при ходьбе. Когда мы удерживаем равновесие, мы стоим, и шагаем вперед, если непрерывно его теряем и обретаем снова. Большой оборот «давать» и «брать» сопровождается ощущением радости и Полноты. Но это счастье никому не падает с неба, оно со­здается. Когда сбалансирован обмен при большом обороте, мы ис­пытываем ощущение легкости, справедливости и согласия. Среди множества путей познать невиновность — этот, возможно, самый пре­красный, приносящий свободу и облегчение, как никакой другой.

 

 

Давать и при этом не брать Иметь право на что-то претендовать — это прекрасное чувство, и, поскольку оно так прекрасно, некоторые люди совершенно не желают с ним расставаться. Лучше уж они сохранят свои притязания в силе, чем позволят другим себе что-то дать, как бы руководствуясь девизом: «Пусть лучше ты будешь чувствовать себя обязанным, чем я». Такое часто происходит даже из лучших побуждений, и такая позиция пользу­ется большим уважением. Мы знаем это как идеал помощника. Она распространена и среди психотерапевтов. К примеру, в своей работе они не готовы радоваться — в качестве небольшой компенсации за те усилия, которые прикладывают. Тогда работать становится тяжело и утомительно, что, в свою очередь, тоже никак не компенсируется. Но ведь если кто-то дает и ничего при этом не берет, то через некоторое время другие больше не хотят ничего от него получать. Так что эта по­зиция вредит отношениям, потому что тот, кто стремится только да­вать, держится за свое превосходство и таким образом отказывает в ра­венстве другим Очень важно для отношений не давать больше, чем сам готов взять, а другой способен отдать. Этим сразу устанавливается гра­ница того, как далеко здесь можно зайти. Если, например, богатая женщина выходит замуж за бедного муж­чину, то отношения часто не складываются, потому что она всегда выс­тупает в роли дающего, а мужчина не в состоянии возвращать и начи­нает злиться. Обозляется всегда тот, кто не может достичь равновесия. Если жена оплачивает своему мужу учебу, то муж, закончив обучение, ее бросит. Дело в том, что он больше не может быть равным, разве что вернет все до последней копейки. Тогда он будет снова свободен, тогда отношения смогут продолжаться. Если мужчина, у которого все поза­ди, женится на женщине, у которой все впереди, то все пойдет вкривь и вкось. Женщина будет мстить мужчине. Муж знает, что она это может, и поэтому не будет принимать никаких мер. То же самое относится, естественно, и к обратной ситуации. Отказ брать Некоторые люди хотят сохранить свою невиновность тем, что отказываются брать. В этом случае они ни к чему не обязаны, и тогда они часто мнят себя особенными или лучшими. Они живут с мини­мальной затратой энергии и чувствуют себя соответственно этому пустыми и недовольными. С такой позицией мы сталкиваемся у мно­гих людей, страдающих депрессией. Их отказ брать относится в пер­вую очередь к одному из родителей, а потом переносится на другие отношения и на все хорошее в этом мире. По той же причине депрес­сивны и многие вегетарианцы, и некоторые «сошедшие с дистанции» люди тоже не берут, чтобы не надо было давать. Маленький недостаток Неравновесие возникает и в том случае, если один из партнеров, вступая в брак, имеет маленький недостаток. Например, женщине, имеющей внебрачного ребенка, лучше выйти замуж за кого-нибудь, у кого тоже есть недостаток. Тогда они смогут быть счастливы. Если же у него недостатков нет, она будет на него злиться, потому что ни­когда не сможет стать ему равной. Об этом надо знать заранее тем, кто связывает себя навеки...

 

 

Между родителями и детьми Описанное выше уравновешивание «давать» и «брать» возможно только между равными. Между родителями и детьми это выглядит по-другому. Дети не могут вернуть родителям ничего равноценного. Они бы и с удовольствием, но не могут. Здесь господствует такой разрыв между «брать» и давать», ликвидировать который невозможно. Хотя родители и получают что-то от своих детей, а учителя от своих учеников, равновесия это не восстанавливает, а лишь смягчает его отсутствие. Дети всегда в долгу по отношению к родителям, потому они от них и не «отделываются». Так именно из-за невыполнимости потребности в компенсации привязан­ность детей к родителям становится еще более прочной и сильной. Дру­гим следствием этого является то, что позднее дети вытесняются из обяза­тельств, что помогает им потом при отделении от родителей. Если кто-то не может чего-то компенсировать, он вытесняется. Выход в том, чтобы дети передавали дальше полученное от роди­телей, причем в первую очередь своим детям, то есть следующему поколению (или по роду своей деятельности другим людям). Тот, кто пользуется этим выходом и передает полученное дальше, может мно­го взять у родителей. То, что действительно для отношений между родителями и деть­ми, учителями и учениками, относится и к остальным. Везде, где ком­пенсация путем возврата или обмена (больше) невозможна или она несоразмерна, мы все же можем еще освободиться от обязательств и снять с себя вину, если передадим дальше что-то из в свое время по­лученного. Таким образом, все люди, дают ли они сейчас или берут, подчиняются одному и тому же порядку, одному и тому же закону. Благодарность в качестве компенсации Крайним вариантом компенсации «давать» и «брать» является благодарность. Но при этом нужно учитывать, что слова благодарно­сти — зачастую всего лишь подмена самой благодарности. «Большое спасибо» — это дешевый сорт благодарности. Благодарить — это зна­чит: я принимаю это с радостью, я принимаю это с любовью — и тог­да это высокое признание другого. Когда я кому-нибудь что-то дарю, он распаковывает подарок и его глаза сияют — этого часто бывает достаточно. Слова «большое спасибо» вряд ли что-то к этому приба­вят. Благодаря, я не увиливаю от «давать», и все же иногда это един­ственный соразмерный для «брать» ответ, например, для инвалида, больного человека, для умирающего, для маленького ребенка, а иногда и для человека любящего. Наряду с потребностью в уравновешивании здесь имеет место и та изначальная любовь, которая притягивает друг к другу и удержи­вает вместе членов одной социальной системы. Эта любовь сопро­вождает акты «давать» и «брать», и она им предшествует. Тот, кто бла­годарит, признает: «Ты даешь мне вне зависимости от того, смогу ли я когда-нибудь тебе это вернуть, и я принимаю это от тебя как пода­рок». Тот, кто принимает благодарность, говорит: «Твоя любовь и твое признание моего дара значат для меня больше, чем все, что ты еще мог бы для меня сделать». Поэтому своей благодарностью мы не толь­ко подтверждаем себе и другому то, что мы друг другу даем, но и то, чем мы друг для друга являемся. Когда исправить уже ничего нельзя Вина и причиненный вред принимают роковые размеры в том случае, если чье-то тело, жизнь или собственность пострадали на­столько, что возмещение уже невозможно. Никакое покаяние или любое другое действие не могут в этом случае воссоздать равновесия, и виновнику, как и жертве, здесь не остается ничего другого, кроме бессилия и смирения, какой бы ни была их участь.

 

 

Я повторяю: вина как обязательство и невиновность как притя­зание служат обмену и не дают остановиться нашим отношениям. Здесь речь идет о хорошей вине и хорошей невиновности, благодаря которым мы не даем друг другу стоять на месте и которые связывают нас в позитивном плане. Но потребность в уравновешивании и компенсирующей справедливости касается не только позитивных, но и негативных сторон. Итак, если кто-то в системе причиняет мне не­кое зло, защититься от которого я не могу, или если он делает то, что мне вредит или должно причинить мне боль, то я испытываю потреб­ность в компенсации. Под влиянием этой потребности находятся оба: и виновник, и жертва. Жертва имеет право требовать компенсации, а виновник знает, что компенсировать обязан. Но на этот раз компен­сация будет во вред обоим, так как после того, что произошло, невиновный тоже замышляет недоброе. Он хочет нанести виновному та­кой же ущерб, какой понес сам, и причинить страдания, соразмер­ные его собственным и даже немножко больше. Это тоже порождает очень глубокую связь. Только если оба — и виновный, и его жертва — были в одинако­вой степени злы, одинаково много выстрадали и потеряли, они сно­ва друг с другом равны. В этом случае между ними снова возможно согласие и примирение. Плохого может быть немножко меньше Здесь действует тот же закон: если кто-то причиняет мне зло и я причиняю ему ровно столько же, то отношения заканчиваются. Если же я причиню ему не много меньше, то этим воздается должное не толь­ко справедливости, но и любви. Иногда, чтобы спасти отношения, сер­диться бывает необходимо. Но здесь это значит злиться с любовью, потому что человеку важны отношения. Тот, кто злится с ненавистью, переходит границу и дает другому право испытывать еще большую злость. Когда речь идет о компенсации в негативном, невиновность мы ощущаем как право на месть, а вину — как страх перед возмездием. Я повторяю: для того, чтобы отношения могли продолжаться, су­ществует одно простое и понятное правило: в позитивном отноше­нии из предосторожности возвращают чуть больше, в негативном из предосторожности — чуть меньше. Если родители причиняют детям какое-либо зло, то дети не могут в качестве компенсации сделать что-то плохое родителям. У ребенка нет на это права, что бы ни сделали родители. Для этого слишком велик разрыв. Требование возмездия Тем более виноватым считаем мы виновника и тем более сквер­ным его поступок, чем слабее и беззащитнее его жертва. И все же после того, как злодеяние совершено, жертва тоже редко остается беззащит­ной. Она может действовать и добиваться от виновного своих прав и искупления, что положит конец вине и сделает возможным новое начало. Но жертва зачастую предпочитает иметь претензии и право испытывать злость по отношению к другому. Если жертва действует не сама, то это берут на себя другие, но с той разницей, что в этом случае и вред и несправедливость, причиняемые другим от ее имени и вместо нее, становятся намного больше, чем, если бы жертва сама осуществляла свое право и свою месть. В случаях, ког­да невиновные предпочитают страдать, а не действовать, жертв и зла из-за этого вскоре становится больше, чем было до того. Сплошная иллюзия думать, что мы можем оставаться непричастными и избежать вины, если будем упорно держаться за невиновность и ее бессилие, вместо того, чтобы так встретить вину и ее последствия, чтобы они прекратились, а затем смогла проявиться и их позитивная сила.

 

 

Аналогичное влияние на поддержание бессилия оказывает и бы­строе прощение, которое становится подменой назревшего столкно­вения, и вместо того чтобы разрешить конфликт, его прикрывает и откладывает. К таким же результатам приводит и высокомерное прощение, когда кто-то, претендуя на моральное превосходство перед виновным, отпускает грехи, как будто у него есть на это право. Если, например, один человек причиняет другому некое зло и тот его про­щает, то виновный должен уйти. Иначе он останется всего лишь мел­кой сошкой, которая уже не может стать равной. Если же необходи­мо настоящее примирение, тогда невиновный не только имеет право претендовать на возмещение ущерба и покаяние, но он еще и обязан этого потребовать. Иначе он сам будет виноват перед виноватым. А виновный не только обязан отвечать за последствия своего поступ­ка, он еще и имеет на это право. Но существует и хорошее прощение, которое дает возможность и виновному не потерять достоинство, и сохранить свое. Здесь важно, чтобы невиновный в своем требовании компенсации не доходил до крайности, а также чтобы он принял возмещение ущерба и покаяние виновного. Без такого хорошего прощения примирения нет. «Люди, которых, как и тебя, заставили вы­нести так много плохого, зачастую испытывают моральное превос­ходство перед другими и считают себя вправе отвергать других, как будто бы они им не нужны. Рядом с такой невинов­ностью у виновного нет никаких шансов».

 

 

Некоторые люди, боясь упреков и не желая причинить другому боль, прежде чем расстаться, позволяют себе долгое время страдать, столько, что это уравновешивает боль другого, как будто тогда у них появляется больше прав на этот шаг. Поэтому так долго тянутся бра­коразводные процессы. А ведь в большинстве случаев эти люди про­сто хотят расширить для себя границы, они хотят новой, большей территории, и они чувствуют себя несвободными, пленниками, потому, что не могут ничего предпринять, не повредив другому или не причинив ему боль. И когда они, наконец, расстаются, то не только у них есть шанс и риск нового начала, но и перед их партнерами внезапно открывают­ся новые возможности. Но если партнер замкнется в себе и застынет в своей боли, то тем самым он помешает другому идти новой доро­гой. Если он все же использует этот новый шанс, то и другому пода­рит свободу и облегчение. Среди всех способов простить другого этот самый лучший. Он примиряет, даже когда расставание неотвратимо.

 

 

То, что правильно и важно внутри отношений и необходимо для того, чтобы они сложились, зачастую абсолютно недопустимым об­разом переносится в совершенно иной контекст — например, на от­ношения с Богом или судьбой, где превращается в абсурд. Если один человек приобретает, а другой в тех же обстоятельствах теряет, то в душе одно увязывается с другим и возникает потребность в компен­сации, как будто одно произошло за счет другого. И тогда происхо­дят скверные вещи. Возвращается, например, отец живым и здоровым с войны или из плена, где гибли другие, и его дочери вдруг приходит в голову, что она должна заплатить за то, что он вернулся, или отец сам не берет больше от жизни много. Или кто-то, избавившись от смертельной опасности, начинает расплачиваться за это каким-нибудь симптомом или же на­чинает себя во всем ограничивать. Множество примеров такого рода можно найти у евреев, переживших нацистский режим и теперь не ос­меливающихся быть счастливыми, когда у столь многих была тяжелая судьба. Если в семье есть больной ребенок, то его здоровые братья и сестры часто не могут позволить себе быть здоровыми и счастливыми, потому что у них возникает фантазия, якобы их здоровье и их счастье достались им за счет больного ребенка. И тогда они пытаются компен­сировать это, выказывая себя тоже больными (например, в депрессив­ном состоянии) или как-то по-другому ограничивая свои возможнос­ти. Такая динамика — это как снятие с себя в душе вины. С такими примерами мы часто сталкиваемся на психотерапии. Отказ от компенсации такого рода требует выхода на мета-уровень и поиска совершенно иного решения, несмотря на давление желания компенсации. А решение в том, чтобы принимать жизнь, счастье, здо­ровье как подарок, без того, чтобы за них платить. Такая позиция озна­чает смирение. Желание же компенсировать — это позиция дерзкая, самонадеянная. Такие люди берут на себя смелость платить за то, что получили в подарок. Так что когда что-то абсолютно законное и имеющее смысл в оп­ределенной области используется за пределами этой области, возни­кает путаница. Похожая ситуация складывается и тогда, когда кто-то берет на себя чужую вину и за нее расплачивается. Взять и поблагодарить, принять как подарок, не расплачиваясь за него, — вот решение и совершенно особое исполнение. Такая бла­годарность является внутренней позицией. Она не направлена на кого-то или на что-то. Я бы использовал здесь такой образ: человек входит в реку, и река выносит его на другой берег, и когда он снова выбирается на сушу, то кланяется реке. Но реке это безразлично. Это и есть благодарность. Искупление вины как слепая компенсация: если мать умирает при рождении ребенка Искупление вины также является попыткой компенсации, толь­ко слепой, инстинктивной и неуправляемой. Попытки компенсации такого рода особенно часто встречаются в семьях, где мать умерла во время родов. Ребенок, оставшись в живых, естественно, не виноват в смерти матери. Никому и в голову не может прийти призвать его за это к ответу, и, тем не менее, знание о своей невиновности не приносит ребенку облегчения. Как существо социальное, он знает, что «впле­тен» в систему, в которой он получил свою жизнь за счет жизни матери. И он не может иначе, кроме как всегда рассматривать свою жизнь в связи со смертью своей мамы, и он никогда не избавится от давле­ния вины. И то, что происходит после таких трагических событий, часто является плохой динамикой. Ситуация истолковывается таким образом, как будто мужчина, следуя своим инстинктам, убивает жен­щину, то есть приносит ее в жертву своим инстинктам. Но ведь роди­тели сознают весь риск исполнения любви, они осознанно согласи­лись на этот риск. Кроме того, такие фантазии на тему убийства обес­ценивают женщин и оскорбляют их достоинство. В расстановках та­ких случаев женщины не упрекают и не обвиняют мужчин, они полны достоинства. Но представление об убийстве приводит к тому, что мальчики и в следующих поколениях — а такое событие зачастую продолжает вли­ять на протяжении нескольких поколений — искупают эту вину. Не­редко из-за смерти той женщины совершают самоубийство даже ее внуки и правнуки. Это примитивная, древняя и слепая форма ком­пенсации: один уходит, и в качестве компенсации должен уйти дру­гой. Стоит только человеку сделать что-то во искупление, как прoпадает уважение. Некоторые люди отказываются тогда от партнерства и детей, становясь, к примеру, священниками и женясь на женщине, которая не может иметь детей. Такая смерть в семье (системе) порож­дает страх, и из-за этого страха такое событие часто замалчивается. Это самый худший вариант «исключения» из системы и самый чре­ватый последствиями. Но если рожденный ребенок ограничивает себя во всем или со­вершает самоубийство, это значит, что жертва женщины была напрас­ной, к тому же в этом случае ее делают ответственной еще и за несча­стье ребенка. А решение здесь в том, чтобы женщина получила в системе по­четное место и чтобы ребенок сказал своей маме: «Раз уж, рожая меня, ты потеряла свою жизнь, то это не должно быть напрасно. Именно потому, что это так дорого тебе стоило, я покажу тебе, что это себя оправдало. Я принимаю свою жизнь за ту цену, которой она стоила тебе и которой она стоит мне, и я что-нибудь из нее сделаю в память о тебе». Это та же самая любовь, но принявшая другое направление. В этом случае давление роковой вины превращается в мотор и дает силы жить, и тогда становятся возможны такие деяния, со­вершить которые другие не смогли бы никогда. Это приносит примирение и покой, и тогда жертва матери оказывает хорошее влияние.

 

 

Среди судьбоносных бед есть и такие, как, например, наследственное заболевание, увечье, полученное на войне, или скверные обстоятельства в детстве. И если я буду воз­мущаться судьбой, которую не изменишь, и буду на нее роптать, со­храняя злость и претензии, или буду искать виновных, или не приму ее в свою жизнь, то и она не сможет проявить свою силу. Как я могу быть незаслуженно и без моего содействия спасен, то есть могу получить подарок, которого другим не достается, так же я должен соглашаться и в том случае, если от меня потребуется отве­чать за последствия чего-то негативного, что произошло без моей вины. Судьбе нет дела ни до наших притязаний, ни до нашего искуп­ления. Единственным выходом в случае роковой вины мне остается под­чинение; покорность невидимым и могущественным взаимосвязям, на счастье ли на мое или на несчастье. Позицию, лежащую в основе такого поведения, я называю смирением. Оно позволяет мне прини­мать мою жизнь и мое счастье такими, какими они выпали мне на долю и столько, сколько они продлятся, независимо от цены, кото­рую заплатили за это другие. Оно велит мне соглашаться и на тяже­лую участь, если пришел мой черед. Это смирение заставляет меня серьезно относиться к тому, что не я определяю судьбу, а судьба меня. Оно же является соразмерным ответом роковой вине или невинов­ности и делает меня равным с жертвами. Оно позволяет мне их уважать, не так, что я отбрасываю или ограничиваю то, что получил «за их счет», а именно тем, что, несмотря на высокую цену, я это принимаю, а затем что-то из этого передаю дальше, другим. Искупление уничтожа­ет уважение, а уважение делает искупление ненужным. Компенсацией тогда является то, что покорность превращается во мне в источник силы. Тогда это позитивная компенсация, а это всегда нечто действующее во благо.

 

и) Ребенок как отступное

 

Довольно часто случается так, что при расставании в качестве ком­пенсации отдают ребенка. Например, при вступлении матери во вто­рой брак дочь остается с отцом. Если мать берет себе в мужья другого мужчину, за это должно быть заплачено. Один из вариантов — это от­дать ребенка первому мужу. Таким образом, расплата, так сказать, про­изведена. Зачастую при помощи ребенка выплачивают еще и своего рода отступное, если родители женщины не хотели отдавать ее замуж. В этих случаях она иногда отдает своим родителям первого ребенка. Никто не знает, отчего так, но это — отступное, которое она платит. Тогда она имеет право сохранить своего мужа. В этом случае ребенок может сказать: «Я рад это делать, но ты — моя бабушка, а это — моя мама». С таким положением мы встречаемся в случаях инцеста.

 

 

Третьим базовым условием для того, чтобы отношения сложились, является порядок (иерархия). В первую очередь я говорю здесь о правилах, кото­рые направляют совместную жизнь группы по определенному руслу. Во всех подолгу длящихся отношениях развиваются общие нормы, ритуалы, убеждения и табу, которые становятся тогда обязательными для всех. Так из отношений вырастает система со своим порядком и структурой. Это скорее порядок «согласованный», находящийся на переднем плане. А за ним действуют порядки заданные, ни согласо­вать, ни договориться о которых невозможно. ТОТ, КТО ПРИШЕЛ В СИСТЕМУ ПЕРВЫЙ ИМЕЕТ ПРЕИМУЩЕСТВО ПЕРЕД ТЕМ, КТО ПРИШЕЛ ПОСЛЕ. Например, мужчина женился на женщине, у которой есть ребенок от первого брака. Этот ребенок для женщины важнее – он появился первым в ее системе и второй муж должен это принимать. Мужчина не может «воспитывать» этого ребенка как отец (отец у него есть), но он может заботиться о его матери, своей любимой женщине, чтобы она заботилась о ребенке. Исключение: при возникновении новой системы она становиться важнее старой системы: например, когда человек вступает в брак, то его новая семья имеет преимущество перед родительской семьей.

 

 

 

Когда бы и в какие бы отношения мы ни вступали, нами управ­ляет некое внутреннее чувство, которое автоматически реагирует, если мы делаем что-то способное повредить отношениям или поставить их под угрозу. Следовательно, существует нечто вроде внутреннего органа, отвечающего за системное поведение, так же как у нас есть внутренний орган, отвечающий за сохранение равновесия в поведе­нии. Как только мы теряем равновесие, то неприятное чувство, воз­никающее в результате падения, возвращает нас обратно в состояние равновесия. Таким образом, равновесие регулируется чувствами удо­вольствия и неудовольствия. Когда мы находимся в состоянии рав­новесия — это приятно, это чувство удовольствия. Когда мы теряем равновесие — это чувство дискомфорта, и оно указывает нам ту чер­ту, у которой мы должны измениться, чтобы не произошло несчас­тья. Нечто подобное происходит в системах и отношениях. В отношениях имеют силу определенные порядки. Если мы на­ходимся с ними в гармонии и вследствие этого имеем право оставаться в отношениях, мы чувствуем себя невиновными и находящимися в равновесии. Но как только мы нарушаем условия, необходимые для хороших отношений, и подвергаем отношения опасности, возника­ют неприятные чувства, которые срабатывают как рефлекс и вынуж­дают нас вернуться назад. Тогда это переживается как вина. Ту ин­станцию, которая следит за этим как некий балансирующий орган, мы называем совестью. Нужно знать, что чувства вины и невиновности мы познаём, как правило, только в отношениях. Чувство вины отнесено, таким обра­зом, к другому. Я чувствую себя виноватым, когда делаю то, что вре­дит отношениям с другими, и невиновным, когда делаю то, что идет отношениям с другими на пользу. Совесть привязывает нас к группе, важной для нашего выживания, какими бы ни были условия, кото­рые эта группа нам ставит. Совесть не стоит над группой, ее верой или суеверием. Она — к ее услугам.

 

 

Совесть стоит на страже условий, которые важны для отношений, а именно привязанности (принадлежности), баланса между «давать» и «брать», и порядка (иерархии). Отношения могут сложиться удачно только в том случае, если одновременно выполняются все эти три условия. Не существует привязанности без сбалансированности и без порядка. Нет сбалансированности без привязанности и порядка, как не существует и порядка без привязанности и сбалансированности. В душе эти условия переживаются как элементарные потребности. Совесть слу­жит всем трем потребностям, а каждая из этих трех потребностей, осуществляется с помощью собственного чувства вины и невиновности. Поэтому наш опыт в отношении чувства вины различается в зависимости от того, относится ли эта вина к привязанности, сбалансированности или порядку, и потому мы по-разному восприни­маем вину и невиновность в зависимости от цели и потребности, которой они служат.

 

а) Совесть и привязанность

 

Совесть реагирует на все, что способствует или угрожает привязанности= принадлежности. Поэтому наша совесть спокойна, когда мы ведем себя так, что можем быть уверены: мы еще имеем право принадлежать к группе, и неспокойна, когда мы настолько отошли от условий группы, что вынуждены опасаться, не утратили ли мы полностью или частично право на принадлежность. Таким образом, здесь мы переживаем вину как страх потери и исключения и как удаленность, а невиновность — как защищенность и близость. Чувство права на принадлеж­ность на элементарном эмоциональном уровне — это, возможно, са­мое прекрасное и глубокое чувство, какое мы знаем: только тот, кто познал безопасность невиновности как право на принадлежность, знает о страхе или ужасе исключения или потери. Чувство защищенности переживается только вместе с чувством страха. Так что полная бессмыслица утверждать, будто в том, что человек испытывает страх, виноваты родители. Чем лучше родители, тем больше страх их потерять. Это самый большой детский страх – потерять право на принадлежность. Защищенность и близость — это великая мечта, и многими на­шими действиями мы пытаемся ее приблизить. И, тем не менее, эта мечта неосуществима, так как право на принадлежность всегда нахо­дится под угрозой. Некоторые говорят, что детям нужно давать чувство безопасности. Но чем больше безопасности детям дают, тем боль­ше они боятся ее потерять, потому что нет чувства безопасности без боязни обратного. Так что право на принадлежность надо завоевы­вать снова и снова, им невозможно обладать постоянно, и потому невиновность переживается как право пока еще принадлежать к груп­пе, и неизвестно, сколь долги это продлится. Эта неуверенность — часть нашей жизни. Примечателен тот факт, что совесть родителей в отношении детей более спокойна, чем у детей в отношении родите­лей. Возможно, это связано с тем, что родители меньше нуждаются в детях, чем дети в родителях. Мы можем себе также представить, что именно родители жертвуют своими детьми, но никак не наоборот. По­разительно. Самая сильная на свете любовь – это любовь ребенка к своим родителям. Как правило, эта любовь слепа. Обе стороны совести, чистая и нечистая, служат одной цели. Как кнут и пряник, они манят и гонят нас в одном направлении: они обес­печивают нашу привязанность к корням и основам вне зависимости от того, чего требует от нас любовь в этой группе. Привязанность к исходной группе обладает для совести приори­тетом перед любыми другими доводами рассудка и перед любой дру­гой моралью. В отношении результатов нашей веры или наших по­ступков совесть ориентируется на привязанность, не обращая вни­мания на то, что с других точек зрения эта вера и эти поступки мо­гут казаться ненормальными или предосудительными. Так что мы не можем полагаться на совесть, когда речь идет о познании добра и зла в более широком контексте. Поскольку привя­занность (принадлежность) обладает приоритетом перед всем, что, возможно, затем еще последует, то вина в отношении привязанности является для нас самой тяжкой, а ее последствия — самым суровым наказанием. А невиновность в отношении привязанности мы воспринимаем как самое глубокое счастье и как самую заветную цель наших детских желаний. Обязывающая любовь и жертвенность слабых. Совесть привязывает нас сильнее всего, если мы занимаем невы­сокое положение в группе и полностью находимся в ее власти. В се­мье это дети. Из любви ребенок готов пожертвовать всем, даже соб­ственной жизнью и счастьем, если родителям и всему роду от этого будет лучше. Это те дети, которые самоотверженно заступаются за своих родителей или предков, совершают то, чего не планировали, искупают то, чего не делали (например, уходя в монастырь, совершая суицид), отвеча­ют за то, в чем не виноваты, или мстят вместо своих родителей за пережитую несправедливость. Как только мы завоевываем в группе власть или становимся не­зависимыми, связь ослабевает, а вместе с этим слабеет и голос совес­ти. Но люди слабые добросовестны, они остаются верными. Они де­монстрируют самую самоотверженную отдачу, поскольку они привя­заны. На предприятии это работники нижнего звена, в армии — обыч­ные солдаты, а в церкви — верующий народ. На благо сильных членов группы они добросовестно рискуют здоровьем, невиновностью, сча­стьем и жизнью, даже тогда, когда сильные, прикрываясь высокими целями, ими, возможно, бессовестно злоупотребляют. Так как они остаются привязанными к собственной системе, их могут бесцеремонно отдавать на заклание системам внешним. И тогда эти маленькие люди подставляют свою голову за людей больших, выполняют всю грязную работу, это герои на затерянном посту, это овцы, идущие за пастухом на бойню, это жертвы, платящие по чужим счетам.

 

 

Как совесть следит за привязанностью к родителям и к своему роду и управляет ею с помощью своего чувства вины и невиновнос­ти, так она следит и за обменом и регулирует его с помощью другого чувства вины и невиновности. Если иметь в виду позитивный обмен между «давать» и «брать», то чувство вины мы воспринимаем как обязательство, а невиновность — как свободу от обязательств. Понятия «брать» не существует в отрыве от цены. Но если я возвратил другому ровно столько, сколько полу­чил, тогда я свободен от обязательств. Тот, кто свободен от обязательств, чувствует себя легко, но у него нет больше и этой связи. Кро­ме того, эту свободу от обязательств можно увеличить, давая больше, чем обязан. Тогда мы познаем невиновность как право на притяза­ние. Итак, совесть способствует не только нашей связи друг с дру­гом, но и в качестве потребности в компенсации управляет обменом внутри отношений и внутри семьи. Роль этой динамики в семье ни­как не удается оценить в полной мере.

 

 

Когда совесть стоит на службе порядка, то есть правил игры, име­ющих силу в данной группе, то вину мы воспринимаем как наруше­ние правил и как страх наказания, а невиновность — как добросове­стность и верность. Правила игры в каждой системе свои, и каждый, кто является частью системы, эти правила знает. Когда человек их осознаёт, признаёт и соблюдает, система может функционировать, а человек считается безупречным. Тот, кто их нарушает, становится виновным, даже если это никому не приносит вреда и никто от этого не страдает. В этом случае он во имя системы еще и подвергается наказанию, а в некоторых тяжелых случаях даже исключается и унич­тожается, как, например, в случае «политических преступлений» или «ереси». Чувство вины в отношении порядка не затрагивает центра нашей личности. Мы часто можем позволить себе этот тип вины, не испыты­вая проблем с чувством собственной ценности, даже когда знаем, что у нас есть некое обязательство или что мы должны заплатить какой-то штраф. И, напротив, если мы совершаем проступок в отношении привязанности или баланса, наша самооценка понижается. Так что чув­ство вины переживается по-разному. Возможно, это связано с тем, что хотя мы и испытываем потребность в порядке, но что касается подроб­ностей, здесь мы в значительной степени вольны решать сами. Совесть определяет также, что человек имеет право воспринимать, а что — нет.

 

 

Совесть по-разному служит удовлетворению потребностей в привязанности, сбалансированности и порядке. Так, на службе у привязанности она, возможно, требует того, что запрещает на службе у сбалансированности и порядка, а в том, что она позволяет ради порядка, нам вполне может быть отказано в интересах привязанности. Если одна потребность берет верх, то другие оказываются в убытке. Если человек все же хочет одновременно подчиняться всем трем условиям, то каждому он останется что-то должен. Как бы мы ни старались следовать указаниям совести, она будет нас, с одной стороны, обви­нять, а с другой — оправдывать. Поэтому наша совесть никогда не бывает абсолютно спокойна. Итак, вина и невиновность идут по большей части рука об руку. Хватаясь за невиновность, мы касаемся и вины. А снимая дом у вины, мы обнаруживаем там жильца по имени невиновность. К тому же вина и невиновность часто меняются одеждой: вина приходит одетая невиновностью, а невиновность является нам в платье вины. Так что внешность обманчива, и только результат показывает, что же это было на самом деле. Добиться можно лишь того, чтобы вины во всех отно­шениях было как можно меньше. Пример: Когда мать говорит ребенку, который что-то натворил: «А теперь ты целый час будешь играть один в своей комнате», она наказывает его за несоблюдения порядка. Но если она добивается порядка пол­ностью, то это значит, что она на целый час оставляет ребенка в его комнате одного и ребенок после этого злится на мать, и причем по праву. Потому что ради справедливости она забыла о привязанности и любви. Поэтому родители нередко отменяют часть наказания. Тог­да они нарушают порядок, так как привязанность для них тоже важ­на. Если же родители не наказывают вообще, то на переднем плане стоит привязанность, но происходит это в ущерб порядку. В этом случае ребенок тоже будет злиться на родителей, потому что не будет знать, где границы дозволенного.

 

 

Мы установили, что мерилом для совести является то, что ценит­ся в той группе, к которой мы принадлежим. Но каждый человек уча­ствует во множестве разных отношений, интересы которых противо­речат друг другу, и принадлежит ко многим системам. Так что если вместе соберутся люди, принадлежащие к разным группам, то совесть у каждого будет своя, а у человека, принадлежащего сразу к несколь­ким группам, для каждой из них совесть тоже своя, так же и законы привязанности, сбалансированности и порядка в каждой системе свои. Среди воров, чтобы иметь возможность оставаться в группе, че­ловек должен воровать, а в какой-нибудь другой группе именно этого делать нельзя. Но представители этих групп подчиняются их прави­лам с одинаковой совестью и одинаковым рвением. Таким образом, содержание совести никак не связано с понятиями добра или зла, оно связано с тем, что считается ценностью в данной группе. Человек, появившийся на свет в еврейской семье, чувствует себя хорошо и уверенно, принимая ее веру, если же он от этой веры отре­кается, то чувствует себя скверно и ощущает над собой угрозу. То же самое чувство вины и невиновности в аналогичных обстоятельствах испытывают и христиане, и мусульмане. Совесть удерживает нас в группе, как пастушья собака удержива­ет овец в отаре. Но если обстановка меняется, она, как хамелеон, за­щищая нас, меняет свою окраску. Поэтому рядом с матерью у нас одна совесть, рядом с отцом — другая, в семье — третья, на работе — чет­вертая, в церкви — пятая и за столиком в баре — шестая. То, что на пользу одной системе, может повредить другой, и что приносит нам невиновность в одной, сталкивает нас в виновность в другой. Похо­же, что за один и тот же поступок мы оказываемся перед многими судьями, и пока один зачитывает нам приговор, другой нас оправды­вает. Итак, рассчитывать на невиновность — дело безнадежное. Если знать, что чувства вины и невиновности — это средства, помогаю­щие нам ориентироваться, чтобы мы могли нормально существовать в определенных отношениях, тогда дело не в том, виновны мы или невиновны, а в том, чтобы мы могли вести себя сообразно обстанов­ке.

 

4. Совесть как обосабливающий фактор.

 

Преодоление обособления. Наряду со связующей ролью совесть выступает и как обосабли­вающий, устанавливающий границы фактор. Поэтому, если мы хо­тим остаться в группе, нам часто приходится отказывать или лишать права на принадлежность, которым мы пользуемся сами, другого, не такого, как мы. Тогда наша совесть делает нас ужасными для другого, потому что во имя ее мы должны желать или совершать с другим, кто от нее отходит, то, чего сами боимся как наихудшего следствия вины или как самой страшной угрозы — исключения из группы. В то время как мы совершаем плохие поступки по отношению к другим, по отношению к собственной группе наша совесть чиста. Заставляя нас быть начеку в интересах своей группы, той, к которой мы принадлежим, совесть делает нас слепыми в отношении других групп. Чем больше она привязывает нас к одной группе, тем больше отделяет нас от других. Чем более дружелюбно она настраивает нас по отношению к своей группе, тем враждебнее делает нас в отноше­нии групп внешних. Но так же, как мы с ними, и с нами во имя совести поступают другие. И тогда мы обоюдно устанавливаем границу для хорошего, а для плохого мы во имя совести эту границу снимаем. Тот, кто хочет удержать невиновность в отношении привязанности, тот в течение всей своей жизни остается либо ограниченным, либо злым. Любое дальнейшее развитие возможно лишь в том случае, если человек вхо­дит еще в одну группу и там переживает совесть совсем по-другому. Теперь, чтобы он мог остаться в обеих группах, ему приходится пере­ориентироваться. Он может делать это вслепую, путем компромисса между двумя группами, но он может сделать это и осознанно, на бо­лее высоком уровне — через понимание, осознание, и тогда это лич­ностное развитие. Осознание тоже действует как совесть, но как со­весть для более широкого восприятия действительности. То хорошее, что примиряет и умиротворяет, должно преодолевать границы, которые устанавливает для нас совесть, тем что привязыва­ет нас к отдельным группам. Оно следует другому, скрытому закону, который действует в разных вещах только потому, что они есть. В про­тивоположность тому, как это делает совесть, оно действует тихо и незаметно, как вода, текущая не на виду. Его присутствие мы замеча­ем только по его воздействию. Рассказ «Познание» Некто хочет наконец «ЭТО» узнать. Он вскакивает на свой велоси­пед, выезжает на простор и в стороне от привычной тропы нахо­дит другую. Здесь нет никаких указателей, так что полагаться ему приходится на то, что он видит перед глазами и что может измерить шагами. Им движет что-то похожее на радость первооткрывателя и то, что раньше было для него скорее предположе­нием, теперь становится фактом. Но вот на берегу широкого потока тропа заканчивается, и он слезает с велосипеда. Он знает, что если он хочет проникнуть еще дальше, то тогда ему придется оставить на берегу все, что у него есть при себе. Тогда он потеряет твердую почву под ногами, его понесет и погонит сила, которая может больше, чем он, так что ему придется ей довериться. И потому он медлит и отходит назад. И теперь, когда он едет домой, ему становится ясно, что он со­всем мало знает о том, что помогает, и что лишь с трудом он может рассказать об этом другим. Слишком часто уже он чувство­вал себя как тот человек, который догоняет другого велосипедис­та, потому что у того дребезжит крыло на заднем колесе. И кри­чит ему: «Эй, ты, у тебя крыло дребезжит!» — «Что?» — «Твое крыло дребезжит!» — «Я не могу тебя понять, — кричит другой, — у меня крыло дребезжит!» «Что-то пошло здесь не так», — думает он. Затем нажимает на тормоз и разворачивается. Несколько позже он спрашивает одного старого учителя: «Как же ты это делаешь, когда помогаешь другим? К тебе часто приходят люди и просят у тебя совета в таких вещах, в которых ты не очень-то разбираешься. И тем не менее потом им становится лучше». Учитель говорит ему: «Не в знании дело, когда кто-то останавли­вается на пути и больше не хочет двигаться дальше. Ибо он ищет безопасности там, где требуется мужество, и свободы там, где правильное не оставляет ему выбора. Так он и ходит по кругу. Но учитель не поддается отговоркам и иллюзиям. Он ищет середину и там сосредоточенно ждет — как тот, кто подставил паруса вет­ру, — не придет ли ему слово, которое подействует. И когда к нему приходит другой, он находит его там, куда ему самому нужно, и это ответ для обоих. Они оба слушатели». И добавил: «Середина легка на ощупь».

 

 

Чувство вины указывает нам границы того, как далеко мы можем зайти и где нам следует остановиться, чтобы по-прежнему иметь право на принадлежность. Свободное Пространство внутри этих границ, где я могу передвигаться, не испытывая чувства вины и не опасаясь по­терять принадлежность к группе, это и есть подлинная свобода. Од­нако границы эти подвижны и неодинаковы. И в каждых отношени­ях свободное пространство выглядит по-своему. Поэтому самое пер­вое, что происходит в любой группе, — это обнаружение границ. Пу­тем эксперимента выясняется, где начинается вина и где она заканчивается. Учитель это, конечно, прекрасно понимает, и воспи­тание строится так, что границы для ребенка становятся все шире и шире. В партнерских отношениях бывает, что границы устанавливают­ся очень тесно, и тогда один из партнеров заводит любовника или любовницу, благодаря чему границы расширяются, и у них появляется новое свободное пространство. Если границы в этом случае стали слишком широкими, значит, они стали и менее надежными и должны быть снова сужены. Следовательно, свобода здесь — это характер свя­зи, и это другая свобода по сравнению со свободой принимать реше­ния. И хоть мы и можем, если хотим, перешагивать установленные гра­ницы, но только заплатив за это чувством вины и не без последствий для нашего и чужого счастья.

 

 

Мы знаем совесть как конь знает всадников, скачущих на нем, как штурман звезды, по которым он определяет местоположение и выбирает направление. Но ах! Многие всадники скачут, к сожале­нию, на лошади, и многие штурманы на корабле следуют многим звездам. Вопрос в том, кому же тогда подчиняются всадники и ка­кое направление указывает кораблю капитан. Ответ Один ученик обратился к учителю: «Скажи мне, что такое сво­бода?». «Какая свобода? — спросил его учитель. — Первая свобода — это глупость. Она похожа на коня, который с громким ржанием сбрасы­вает своего седока. Но тем более крепкую хватку он потом на себе ощутить. Вторая свобода — это сожаление. Оно похоже на штур­мана, который после кораблекрушения остается на обломках, вме­сто того чтобы сесть в спасательную шлюпку. Третья свобода — это понимание. Оно приходит после глупости и после сожаления. Оно похоже на стебелек, который качается на ветру, и стоит, по­тому что уступает там, где он слаб». Ученик спросил: «И это все?». На что учитель сказал: «Некоторые полагают, что сами ищут ис­тину своей души. Но это через них думает и ищет великая душа. Как природа, она может позволить себе очень много ошибаться, ибо непрерывно и без устали заменяет плохих игроков новыми. Но тому, кто предоставляет думать ей, она дает иногда немного про­странства и, как река пловца, который отдает себя на волю волн, несет его объединенными усилиями к берегу».

 

 

Те порядки любви, по которым складываются наши отношения, в основном являются для нас заданными. Отношения одного рода, если они ладятся, следуют одному и тому же порядку и одному и тому же образцу. Но те противоречия в совести, которые делают для нас невозможным понять разные чувства вины и невиновности, мы познаём не только как столкновение потребностей в привязанности, сбалансиро­ванности и порядке, но гораздо интенсивнее мы познаём их в тех тре­бованиях, которые предъявляют нам разные отношения и группы. Поэтому если Мы перенесем то, что имело силу в отношениях с родителями, и на родню, то будем к ней несправедливы. А перенося то, что имело силу в отношениях с родней, на свободно выбранные союзы, мы создадим путаницу и повредим нашим целям. Таким об­разом, для отношений ребенка с родителями порядки любви одни, для отношений с родней — другие и для отношений в группах, чьи цели определяются свободно, — третьи. Они иные в партнерских от­ношениях между мужчиной и женщиной, а во втором браке они не те, что были в первом, и не похожи на наши отношения с жизнью и с миром как целым. В каждые следующие отношения вливаются порядки из прежних и прежние заменяются новыми. Поэтому нам всегда прихо­дится заново решать, что из прежнего порядка и прежних отношений мы возьмем в следующие, а что нам, возможно, придется оставить. Итак, вина и невиновность здесь тоже появляются вместе, пото­му что то, что служит одной группе и одним отношениям, может по­вредить другим. То, что приносит нам невиновность в одной группе, становится нашей виной в другой. Совесть следит и за порядком от­ношений, но в разной степени. Отчетливее и сильнее всего мы по­знаём совесть в отношениях с родителями, а слабее всего — в свобод­но выбранных союзах.

 

 

ВЫБОР ЗА КАЖДЫМ ИЗ НАС – ЖИТЬ, КАК ПРИВЫКЛИ, СПРАВЛЯЯСЬ ИЛИ СМИРЯЯСЬ СО СВОИМИ ПРОБЛЕМАМИ ИЛИ НАБРАТЬСЯ МУЖЕСТВА И ПОСМОТРЕТЬ НА ПРОБЛЕМУ, ПОСМОТРЕТЬ НА БОЛЕЗНЬ, ПОСМОТРЕТЬ НА СИТУАЦИЮ – МОЖЕТ ЗА ЭТИМ СТОИТ НЕЧТО ВАЖНОЕ, ЧТО СДЕЛАЕТ НАС СИЛЬНЕЕ, ЕСЛИ МЫ ДАДИМ ЭТОМУ ХОРОШЕЕ МЕСТО В СВОЕМ СЕРДЦЕ. И ТОГДА ИЗМЕНИТСЯ ЖИЗНЬ, ОТНОШЕНИЯ, ИЗМЕНИМСЯ МЫ – ДЛЯ СЧАСТЬЯ, ДЛЯ ЛЮБВИ, ДЛЯ СВОЕГО БУДУЩЕГО.

 

СКАЖИТЕ ЖИЗНИ «ДА!»

 

ПЕРВЫЙ ШАГ, КОТОРЫЙ ВЫ МОЖЕТЕ СДЕЛАТЬ ПРЯМО СЕЙЧАС – ПРИЙТИ НА РАССТАНОВКУ.